tatar.uz

– У меня была большая общая тетрадь, куда я записывал все интересное, сопровождая текст рисунками. Ребята лазили по садам, а я сидел у окна и мечтал. В 3-м классе написал первое стихотворение «Кем я буду» – жизнерадостное и веселое, но подражательное, и сделал к нему рисунок: птицы поднимают самолет, а в нем сижу я. Отправил в детский альманах железнодорожников. Ответили, что, возможно, опубликуют.
В 4-м классе я переписывался с редакцией журнала «Чиж», который издавался в Ленинграде. Рассказывал, как мы живем. Я был капитаном детской речной команды.

– Что больше всего запомнилось тебе из детства?

– Без одухотворенности природы, которая меня окружала, детство это ничего не стоит. Люди были страшны: сброд, переселенцы, лиходеи. Совхоз имени 5-летия УзССР находился за Янгиюлем, недалеко от 55 разъезда, на Чирчико-Ангренской равнине, к нему нужно было съезжать под обрыв.

В 30-е годы эта долина была настоящими джунглями – заболоченная местность, масса воды, которая текла, как ей заблагорассудится. Повсюду росли камыш, токай, тамариск. В зарослях обитали шакалы, из-под каждого куста вылетали фазаны. Водилось огромное количество змей. Кто их не боится? Во всех протоках и ручейках кишела рыба. Удочку закинешь – хоть что-нибудь попадется.

Под стрехами ютились в гнездах из соломы воробьи. Однажды слышим с ребятами – шум, визг. Змея влезла в воробьиное гнездо пожирать детенышей, живот раздулся от птенцов. Мы начали кричать, змея упала из гнезда. Зачем мы ее побеспокоили – ведь она все равно уже всех съела?

Однажды ночью змея заползла в дом. Электричества у нас не было, только тусклая керосиновая лампа. Начались крик, шум – убили змею. Мать сказала, что это болотная змея.

Возле нашего дома был участок земли: тогда он казался огромным, а сейчас – всего лишь дворик. Посадили на нем дыни. Воды много, дыни зреют. Каждый вечер, как только солнце заходит, начинается вой шакалов, как детский плач. Утром по росе мы срывали дыни наполовину объеденные шакалами, – очень любят их!

Бабка, мать отчима, думает: что делать? Кто будет всю ночь сидеть и бухать по металлу, отпугивая шакалов? Придумала. В конце огорода врыли шест, и на него на нитях, протянутых к дому, подвесили две крышки от кастрюль. На веранде спала наша семья под пологом от комаров. Нити привязывали к моей ноге. Ночью комары проникают сквозь щели в пологе, кусаются. Я сплю беспокойно, дергаю ногой. Пока крышки звенят, шакалы отходят. Потом возвращаются и съедают лучшую дыню.

Все тогда казалось безмерным: и огород, и улицы. Позже, когда я работал в «Ташкентской правде», даже город – столица – казался дырой.

За нашим домом в совхозе проходила болотная протока, а там росли камыш, гребенщик, джида, ивы, тополя. Оттуда всегда раздавались жуткие крики. Ребятишки, повторяя рассказы взрослых, говорили: это шурали, болотный черт, который забирает детей. Нам запрещали подходить к протоке. Потом выяснилось, что это кричит болотная курочка.

Однажды, когда мы жили в 1-м отделении совхоза, а школа была в центральном отделении, иду я один в школу и слышу утробный звук, тяжкий громкий стон, как будто кого-то мучают. Кругом болото, камыши, вода, ряска, кугач. Что случилось? Увидел: метрах в двух от меня змея с огромной головой разевает пасть и стонет. Когда пригляделся, оказалось, что змея заглатывает лягушку, и та стонет. Я шлепнул змею прутиком, и она отпустила жертву. Лягушка вскарабкалась на лист кувшинки. Мне было и противно, и интересно.

– Я был мечтатель. В селе Новомихайловка была полноводная река – не такая, как сейчас, обмелевшая. В 3 классе я начитался «Дети капитана Гранта» Жюля Верна. Книги ходили по рукам, колхозной библиотеки не было. Как-то иду по селу с книгой под мышкой, навстречу – дядька Остап. Спрашивает: «Куда несешь, зачем читаешь?». Не мог он понять, какой толк в книгах.
Я был маленького роста, слабый, но мечтал о путешествиях и подвигах. Я назвал себя капитаном Немо, собрал всю ребятню, которая лазила по садам. Предложил: «Давайте организуем детское географическое общество – ДГО. Сколько можно лазить по садам?».

На реке целый день работал паром «Чирчик». Ни машина, ни пешеход не могли обойтись без него. Нас, мальчишек, было человек 7 – 12. Мы приходили на «Чирчик», где паромщиком работал Табаков – бывший чапаевец с орденом Красной Звезды. Он был для нас героем. Мы боготворили его, мир его праху, он давно уже умер. Сухощавый, плечистый. Орлиный нос, впалые щеки, усы. Табаков был пьянчуга. В детстве я был влюблен в его дочь Зою.
Табаков добряк был, изумительный человек. Мы сказали ему: «Река широкая, острова. У нас нет флота!». Табаков сколотил из трех бревен плот. Через многие протоки можно было и пешком пройти, но были и широкие разливы. Табаков сердился на нас: «Паразиты! Если потопнете, Табаков будет виноват?!». Мы негодовали: «Кто потопнет?! Мы – пионеры!».
Когда Табакова на пароме сменяли, он обязательно напивался в поселковом буфете. В белой рубахе, задранных штанах, босой. Пиджак у него отнимали, чтобы не потерял. На всю жизнь я запомнил, как он, пьяный, говорил: «Кто виноват? Табаков виноват, что сыну на фронте оторвало ногу?». Табакову, как напьется, нужен был чапаевский простор! Конфеты ребятишкам покупал, ухой угощал.

Однажды мы, человек пять, поплыли на остров, взяли сырой картошки, котелок. На острове варили картошку, ловили рыбу. Об этом я написал в журнал «Чиж». На все письма в 1938-1940 годах отвечал Дима (фамилию не помню) из отдела писем. Он был знаком с поэтом Самуилом Маршаком. Когда началась война, я получил от Димы последнее письмо: «У нас бомбежки, некогда заниматься играми».

– Как ты впервые услышал о войне?

– Однажды я пошел на почту – по домам газеты не развозили. Такая была халупа – наша почта. Около нее какой-то дядька спрашивает: «Война началась, слышали?». Зашел на почту, а мне говорят: «Газет сегодня нет». Тут же собралось несколько человек. Вместо газет вышел бюллетень о нападении Германии на нашу страну.
Все были уверены в скорой победе: «Подумаешь, в нескольких местах вторглись на 3 километра. Мы им дадим!». Верили в неизвестную силу, которая на границе разгромит врага. Околпачили народ! «Мы их разобьем! Еще 2-3 дня…».

В поселке до войны было 7 ларьков и магазинов, где продавалось все, что в то время могло продаваться. Один ларек даже был дежурный. Потом в ближайшие три месяца все они позакрывались. Осталось два магазина: продовольственный и промтоварный. Хлеба не стало. Начали ездить за ним в Янгиюль, но и там его не было, выдавали тесто.

– Как твоя семья пережила войну?

– Худое было время! У меня были младшие братья Шавкат и Шанияз, сестра Рая. В 1941 году я с ребятишками пошел работать на лубяной завод возчиком кенафа. Платили 10 рублей в месяц – приносил их матери.
Ходил в школу и работал. Собирал овощи, копал землю. Потом меня забрали в ФЗО – школу фабрично-заводского обучения. Примерно в течение года мы делали на Тахтапуле детали для военных самолетов.
В 1943 году отчим уехал на фронт. Матери захотелось вернуться на родину, в Исламбахты.
..

[253 Газизян был обвинен в участии в националистической организации, осужден Особым совещанием НКВД СССР по ст.58-2 и 58-11 и 1 июля 1941 года приговорен к 8 годам исправительно-трудовых лагерей, реабилитирован 30 мая 1989 года. См.: www.memo.ru/memory/kazan/kaza11.htm (Книга памяти). Автобиографию, доведенную до революции 1917 года, см.: Шакуров К. «Кайсы жирда Муса булса, шунда фиргавен бар», яки ваисовчеларнен эзарлаклау тарихынннан // Гасырлар авазы — Эхо веков. 2007 №2. — С.108-117]