tatar.uz folk history

…В студенческие годы, к третьему-четвёртому курсу, на энергофаке ТашПИ сложилась тёплая компания друзей-одногодков. Это были Жора Гончаренко, Слава Постников, Володя Рейман и ваш покорный слуга. Команду из четверых парней удачно дополняли две девчонки из моей группы: Танюша Маркевич и Наташа Харзеева. С музыкальным образованием, поющие на два голоса и даже по нотам играющие на гитарах. Таня, которую я знал со школы, писала неплохие стихи, печаталась в газетах и была предметом обожания не одного десятка мальчишек. К нам примкнул сосед Костя Ерёменко. Старший на четыре года, уже работающий в проектном институте, чрезвычайно одарённый и разносторонний: КМС — кандидат в мастера спорта по волейболу и МС — мастер спорта СССР по настольному теннису, инженер по образованию и студент консерватории по классу вокала. И ещё страстный любитель литературы. Как в плане чтения, так и сочинительства. Мы ему приглянулись любовью к бардовской песне, которую хорошо знали и постоянно распевали на вечеринках. Косте они нравились хорошими текстами и возможностью украсить музыкальную часть своими исполнительскими возможностями. Именно Ерёменко увлёк нас сочинительством и настоял, чтобы во время празднования дней рождений обязательно зачитывались поздравления виновнику торжества, которые делал каждый из присутствовавших. Это напоминало капустники друзей из театрально-художественного института, за исключением разыгрываемых ими сценок. И вот на одном из таких сборищ, когда отзвучали спичи, вирши и песни в честь Жоры Гончаренко, именинника, Костя попросил закурить, что по причине своей спортивности делал крайне редко, по-детски неумело затянулся, прокашлялся и печально выдал:
— Знаете, друзья, мне вас жалко. И себя тоже. Мы похожи на Гоголя…
— Ни фига себе занесло! На классика похожи! Косте не наливать! — заголосили друзья, ещё не допившиеся до таких высот.
— Балбесы! Знаете хоть, что он сделал со вторым томом бессмертных «Мёртвых душ»? Как я сказанул — Бессмертные Мёртвые Души — ловите!
— В печку закинул. Сжёг.
— Правильно. Не забыли ещё школьную программу. Посмотрите, что сейчас сделали все мы. Прочитали неплохие вещи — это я как литератор говорю — и мысли есть, и свежесть, и оригинальность. А дальше? Даже не постарались имениннику свои поздравления в написанном виде отдать. Думаю, и себе не оставили. Иначе говоря, уничтожили, сожгли! Вот такая аналогия с Николаем Васильевичем! Читали почти все вы не с бумажки, память пока что хорошая. А вспомните ли написанное через десять или двадцать лет? Гарантирую — не вспомните. И ещё стопроцентно гарантирую, — тут Костя сделал паузу, внимательно осмотрел каждого из нас, как бы прикидывая, — что лучше уже никогда не напишите. Сколько лет было Ильфу и Петрову, когда они стулья ломали? Тридцать и двадцать пять. Может, знаете возраст авторов рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда»? Ещё меньше — двадцать шесть и двадцать два. Всё лучшее творит человек, пока молод…
— Расстроил ты нас. Что ж делать теперь, чем заниматься в золотом для творчества возрасте и как оставить след на земле? — дурашливо откликнулся Володя Рейман.
— Продолжать творить! Только по-новому, не разбрасываясь мыслями, а собирая их. Будем выпускать газету, — провозгласил Костя с видом школьника, решившего теорему Ферма, — зафиксируем на бумаге всё придуманное. Представляете, какой подарок новорождённому! Потом выпустим собрание сочинений!
— Стенгазету, что ли? Кто же её выпускать будет, мне лично ещё со школы тошно, — заявил Жора Гончаренко. — Думаю и остальным есть чем заняться.
Однако Костя всех успокоил известием, что не будет вешать на студентов оформительские вериги, а займётся этим сам на работе, благо есть такие возможности, и привлечёт к оформлению гениального художника, коллегу из проектного института, о знакомстве с которым мы не пожалеем. Ещё упомянул вскользь о поступившей в институт новой множительной технике, на которой можно сделать копии для всех. Этот ключевой, как оказалось, момент мы оставили без внимания, потому как занялись обсуждением названия будущей газеты и дележом портфелей с должностями. Мастер ракетки сделал подачу топспином с названием «ВЕНИКИ», мол, будем выметать сор из головы и освобождать место для умных мыслей. Потом добавил о возможности использования этого слова как аббревиатуры — все аж притихли от впервые услышанного и труднопроизносимого филологического изыска, зато очень быстро расшифровали каждую букву предложенного названия. Получилось не очень скромно, но, вспомнив Булата Шалвовича, мы решили «говорить друг другу комплименты», не дожидаясь зрелости, а тем более ветхости. Главным Редактором и попутно корректором выбрали меня как наиболее грамотного и активно пишущего. Самым Главным Редактором единогласно утвердили Костю, который придумал себе такую должность.

Прошло немного времени, подоспело следующее событие для встречи за столом, и вот тут мастер спорта и Самый Главный реально доказал, что он действительно МАСТЕР и ГЛАВНЫЙ, обрушив на наши головы лавину сюрпризов. За неделю до встречи Костя где уговорами, где силой вытянул из каждого поздравления и со словами «обещал, но выполнил!» принёс газету «ВЕНИКИ № 1». Кто бы мог подумать, что рисунки, которыми художник сопроводил текст, смогут настолько его визуализировать и так раскрыть содержание, что можно не читать! И занимали они две трети объёма газеты — ну прямо детский букварь. Сначала глаз схватывает картинку целиком, потом замечаешь детали, начинаешь углубляться в них, поражаясь памяти мастера, которого хочется спросить, а не с фотографии ли сделан рисунок. Форма спорила с содержанием и где-то превосходила его. Костя честно предупредил о гениальности художника, и тот буквально шарахнул ей по мозгам, выпрямил извилины и заново скрутил их, но в другую сторону, в своё видение.

Пришедший тогда Илья Хусаинов оказался невысоким, подвижным, как боксёр в весе мухи, и так же быстро говорящим кудрявым пареньком с блестящими хитринкой жгуче-чёрными татарскими глазами. Они горели у Илюши всегда, и я потом понял, что это не хитринка, а призма для рассмотрения мира, иначе невозможно так смешно его передавать в рисунке.

Но главным, что Главный приберёг для нокаута, оказался волшебный ящик, вернее не ящик, а тубус, который он открыл и торжественно, как Левитан об очередной победе на фронте, чётко и внятно произнёс:
— Plaudite, cives, plaudite, amici! Перевожу с латыни: рукоплещите, граждане, рукоплещите, друзья! И ещё одна крылатая фраза для нeучей: Feci quod potui, faciant meliora potentes! — Я сделал всё, что мог, кто может, пусть сделает лучше!
С этими словами Костя, как фокусник бесконечную ленту, начал тащить из чёрного зева трубы точно такие же газеты: одну, две, три… восемь. Всем собравшимся по экземпляру!
— Ура первопечатнику! — взвыли мы от восторга, наполнили цветочную вазу двумя бутылками вина и подали герою дня, который отхлебнул и передал первохудожнику. Сподвижник приложился так, что двумя глотками ополовинил тару, но его вовремя остановили, и ваза пошла по кругу.
— Как вам титан кисти и карандаша? Достоин принятия в «ВЕНИКИ»?
— Всегда достоин! Ура Самому Главному Художнику!
— Фроиму! — выдал псевдоним Володя Рейман, он же Борман.
— Почему такое имя, Хусаинов ведь не еврей? — вопросили любители чистоты и порядка.
— А сколько можно мне одному оставаться в мудрых? Пусть будет ещё хоть один иерусалимский дворянин, — поставил точку Володя, хотя сам утверждал, что он Рейманис, латыш, а из фамилии убрала две последние буквы бухгалтер, поскольку она не помещалась в ведомости на зарплату.

Разглядываем доставшиеся каждому газеты. Первое впечатление, что они ничем не отличаются от оригинала, выполненного на шести четвертинках стандартного листа ватмана. Но на ощупь нет выпуклости от туши, и становится понятно, что это копии, да, именно копии, сделанные на множительном аппарате «Эра», которых тогда в Ташкенте насчитывалось не более десяти штук. Процессу копирования в глагольной форме любитель словесности Костя придумал слово «отэрить». (Сравните с нынешними «отксерить» или «ксерануть» — кому как
удобно.) Само устройство, с которым мы потом познакомились, оказалось монументальным и огромным, как пирамида Хеопса, занимало помещение, где разместился бы целый отдел института из двадцати человек и обслуживалось двумя операторами. От заказчика они просили по бутылке портвейна за копию, ссылаясь на вредные условия труда и сравнивая себя с шахтёрами, глотающими тончайшую угольную пыль, но Самый Главный Редактор с пафосом объявил мужиков пролетариями от Мельпомены и пожертвовал на искусство ровно половину от просимого.

Газета с копиями выходила примерно год. «ВЕНИКИ» — так, кроме собственно газеты, мы с гордостью называли самих себя — получали по оригинальному экземпляру для тостуемого, то бишь именинника, а тостующие разбирали копии. Забегая вперёд, с сожалением констатирую: мне не удалось обнаружить у здравствующих друзей ни одного полного комплекта всех газет. Только у Танюши нашлись два экземпляра, посвящённых редакторам — Самому Главному и просто Главному. Время не сохранило остальные, даже подшивка, о которой говорил комитетчик, вряд ли ещё лежит в архивах СНБ — Службы национальной безопасности суверенного государства Узбекистан, сменившей КГБ СССР и въехавшей в его здание между бывшими улицами Ленина, Маркса и Ленинградской. А как газеты туда попали? Да очень просто! После премьерного дефиле творческих возможностей первого номера, одетого в картинки гениального кутюрье Фроима, авторы надулись до размеров дирижаблей. Только они гелием, а мы гордостью и взлетели на такую высоту, что стали видны не только институту, но и всему, не очень-то большому, творческому городу Ташкенту. С газетой познакомилось множество людей, среди которых нашлись осведомители Конторы, и она взяла «ВЕНИКОВ» на контроль.

«Звоночек» оттуда не заставил себя ждать. Как-то во время занятий меня находит секретарь деканата и ведёт к Межерицкому, заместителю декана, кандидату наук и большому любителю бардовской песни. Так получилось, что у студента 5-го курса сложились с институтским начальником дружеские отношения после месяца их прослушивания «на хлoпке», сельхозработах по убору хлопка. Стучусь, захожу, протягиваю руку. Семён Михайлович, не поднимаясь со стула, вяло её пожимает:
— Знаешь, что сейчас произошло? Я чуть не обос…я!
— Съели что-то несвежее из столовки? Попробуйте граммов сто водки и ложку соли, хорошо помогает.
— Шутить изволишь, товарищ Главный Редактор? Веник хренов! Меня чуть не взяли за политическую близорукость!
— Дверь закрой поплотнее, — очень тихо, скорее даже шёпотом, произносит замдекана и продолжает — Минут десять назад зашёл молодой человек, сунул под нос красную книжечку с надписью КГБ. Я никогда такую не видел, растерялся, даже фамилию не разобрал, только увидел, что капитан. И начал о тебе расспрашивать. Пришлось рассказать, что есть такой, что учишься неплохо, только не всегда вовремя сдаёшь экзамены по причине занятости общественными делами. Тут комитетчик со страшным лицом заявляет — у меня аж сердце остановилось, — что «ваш студент выпускает и распространяет антисоветские газеты, а руководство факультета
проявляет политическую близорукость и должно быть наказано за потерю контроля»! Самое лёгкое для меня наказание — из партии выпереть! А это конец всему!
— Семён Михайлович, помилуйте! Какая антисоветчина, это же юмористическая стенгазета! И при чём здесь вы и партия — ваш рулевой? — пытаюсь прервать гневно-испуганный речевой поток, но безуспешно — замдекану нужно выговориться. Оказывается, что организатор учебного процесса и учёный может говорить как парторг.
— Стенгазета должна висеть на стене! Безголовые! Открыли подпольную типографию и к чему призываете? Что написали после названия: «Чёрт побери, выпить хочется»? Предлагаете пролетариям не работать, а пить? Да это идеологическая диверсия! (Должен пояснить родившимся после развала Великой Страны: во всех газетах, выходивших в СССР, как центральных, так и местных, возле крупных букв её названия более мелким, но хорошо видным густым шрифтом размещался призыв: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»)

Да, Комитет госбезопасности строго следил за сохранением завоеваний Великого Октября в плане идеологии. Крупные организации на революционные праздники, 7 Ноября и 1 Мая, все пишущие машинки собирали в одну комнату с хорошим замком и опечатывали, чтобы не дай бог кто-то не вздумал под копирку печатать антисоветские листовки. А тут не листовки, а газета на нескольких полосах! И там при желании можно найти что угодно и вывернуть куда надо! Как хорошему гаишнику докопаться до любого водителя. Больше Комитет в институт не приходил, Семён Михайлович остался на своём месте, даже как-то потеплел ко мне, единственному студенту-энергетику, которым заинтересовались чекисты. Потом потихоньку попросил принести все номера газеты, а по прочтении распил со мной бутылку коньяка. Мы же выпуском газеты за год насытились. Тем более что
покинули стены альма-матер и разлетелись кто куда. Однако слово «ВЕНИКИ» прозвучало ещё раз с последствиями не столь безоблачными, и речь об этом пойдёт в рассказе «Апрель» в профсоюзах».

Но вернусь к тому памятному дню и чёрным «Волгам». Пришлось рассказать о «маленькой тайне», тем более что в своём поступке я не видел ничего предосудительного, наоборот, проявил находчивость при выполнении задачи государственной важности. Да и собеседник ничуть не походил на изуверов-чекистов, какими их рисуют сегодняшние книги и фильмы.
— Надо же, как просто! — удивился комитетчик. — Воистину, не имей сто рублей. Мы просто мозги вывернули, гадая, как это ташкентцу удалось дозвониться до самой секретной организации в стране. Ну да ладно, проехали. А ты, выходит, поменял квалификацию — из главного редактора в главные поставщики мумиё в зону аварии. Буду знать, у кого спросить при необходимости. По всей вероятности, мумиё ему не понадобилось, потому что звонок с просьбой не прозвучал. Я же краешком глаза увидел работу могущественной организации, которую впоследствии так легко предали демократы и так долго её разрушали.