2020-07-16: дополнено — о политической ситуации в Туркестане из книги Сафарова «Колониальная революция»
из статьи brambeus.dreamwidth.org «Татары и Средняя Азия» (May. 13th, 2012)
| .. 1920 год. В январе в Среднюю Азию направлен поезд «Красный Восток», комиссаром которого назначен Георгий Сафаров, работавший в свое время и на Урале. Из татарских большевиков с поездом отправлены А.Гумеров, Ш.Ахмадеев, Ф.Султанбек, М.Будайли (заместитель Г.Сафарова, редактор поездной газеты «Кызыл Шарк», выходившей на четырех языках), беспартийные работники. Перед отправкой поезда с руководителями бригады имел полуторачасовую беседу Ленин, разъясняя, насколько важна их миссия. В течение нескольких месяцев «Красный Восток» проделал огромную агиатционно-организационную работу, после чего почти половина состава политотдела поезда, в их числе Будайли, была оставлена в Средней Азии для оказания помощи новой власти. С лета 1920 года Махмуд Гадиевич Будайли выполняет ряд ответственных поручений, помогая становлению государственных учреждений молодых республик Средней Азии в качестве народного комиссара печати Бухарской народной республики, заместителя чрезвычайного посла РСФСР в Хорезме, заместителя наркома национальностей Туркестана. Только в 1922 году он возвращается в Татарию.[9].. |
О Сафарове много на сайте daniyarov.kg, там же важная работа Сафарова «Колониальная революция в Туркестане». Он проводил политику «коренизации» власти в Туркестане, обвиняя европейское население в колонизаторской психологии. Был расстрелян в 1942.
из книги Сафарова «Колониальная революция» (1922) стр.55-62
| .. Совершенно особым путем идет политическое развитие мусульманских масс. Коренным вопросом революции для них, конечно, был вопрос о национальном освобождении. На съезде русских с.-д. в июне была принята весьма туманная резолюция о «культурно-национальной автономии» для Туркестана с той мотивировкой, чт до уничтожения капитализма возможно лишь «ослабление (!!) национального гнета», при современных же условиях только культурно-национальная автономия может защитить права «национальных меньшинств(!)» [«Наша газета», 6 июля 1917 г.]. Еще более расплывчатая резолюция была принята съездом туркестанских эсеров. Смешно думать, что эти резолюции могли иметь какое-либо влияние на мусульманскую массу! Уже на проходившем одновременно со съездом «комитетов общественной безопасности» первом мусульманском съезде в мае 1917 г. в Ташкенте происходит горячий обмен мнений по вопросу о национальном самоопределении. «Улема» столкнулись с прогрессистами-демократами — Незамеддин Ходжаевым, Турсун Ходжаевым, Мунаввар Кари, Нарбутабековым и др. Был поднят вопрос об отношении Туркестана к России. На этом первом съезде прогрессисты еще боятся резко высказаться за отделение: отделение лишило бы прогрессистов поддержки «русского либерального общества» и дало бы полную победу улема. Съезд выбирает «краевой совет мусульманских депутатов», краевой «Шуро Исламия». На местах и в Ташкенте джадиды, представляющие национально-либеральное движение, объединяются, главным образом, вокруг «Шуро Исламия», как общенационального центра. Улема группируется в своем «обществе улема» («Джемгуриатэ Улема»), которое приобретает, особенно в Ташкенте, большую силу. Неожиданный для русских соглашателей конфуз получается на выборах в ташкентскую городскую думу. 60 мест получают улема, партия мулл и баев. «Улема» подавляет думу своим большинством и… непосредственностью. Она выставляет истинно-русского царского колонизатора, участника джизакской резни 1916 года, бывшего вице-губернатора Лыкошина своим кандидатом в городские головы. «Улема» совершенно откровенно ориентируется (против мусульманских прогрессистов) на союз с черносотенными элементами колониального чиновничества. У «улемы» отсутствует всякое понимание общенациональных, политических интересов мусульманства. Как партия, это — котерия баев и мулл, которые буквально не идут дальше интересов своего объемистого кармана. Когда в одну из комиссий выставляется с.-д. интернационалист Султан-Ходжа, они его цинично отводят, «потому что Султан-Ходжа не коммерсант, а мастеровой» [«Наша Газета», 12 сетября 1917 г.]. Следует отметить, что уже в это время кое-где намечаютсязародыши мусульманских классовых рабочих организаций. В Ходженте мусульманские рабочие депутаты входят в общий Совет. В Самарканде организуется «союз трудящихся мусульман», «Иттифок». В Коканде организуется несколько позже такой же союз. Там же на выборах в городскую думу выставляется рабочий список «номер четвертый» — «туртенчи». Во время агитации за него толпа, натравленная улемистами, убивает несколько рабочих. Позже этот «номер четвертый» среди мусульманства вообще становится синонимом антиклерикальной и социальной революции, «большевизма» и сторонников его вырезают басмачи — наемные бандиты баев и мулл Ферганы. Кроме перечисленных мест, возникает некоторое подобие мусульманского профессионального союза рабочих еще в Намангане. Однако [- 57 -] все это — лишь слабые зачатки. Они беспощадно вытравливаются улемистами и совсем не в силах бороться с «Шуро Исламия», центрами буржуазно-национальной концентрации мусульманства. У мусульманской бедноты нет своих вождей, своего голоса, своей печати. «Джадидское»же движение распространяет свои идеи через газету «Улук Туркестан» («Великий Туркестан», под ред. Бакирова). Широко распространяется и оренбургская газета «Вакт» («Время») издаваемая известным Каримовым. Все культурные силы и средства к услугам буржуазной интеллигенции. Пока В столицах шум, гремят витии, Кипит словесная война, в Семиречье удушение киргиз принимает вопиющие формы и размеры. Туда посылаются представители, комиссии, комиссары. Все тщетно. Кулак, зажиревший на грабеже киргиз и хорошо помнящий 1916 год, по-свему пользуется революцией. При первом слухе о том, что дунгане собираются из Китая в Семиречье, начинается массовый погром киргиз. Вот отрывок из доклада пржевальской группы депутатов кревому Совету: «Один крестьянин берет себе киргиз в работники, а другой этих работников убивает. Крестьяне группами ездят обирать киргиз, не останавоиваясь перед убийствами. В с.Кольцовке есть один дезертир, бывший житель Сазоновки, который заявил, что целью их является вызватьвосстание киргиз для того, чтобы их перебить. В с.Григоровке крестьяне сожгли 5 киргиз завернув их сначала в кошмы. 18 апреля около Кольцовки этой же участи подверглось 9 киргиз. Были случаи нападения партий русских на киргиз и в с.Быстротеченской (Пишпекского уезда) [«Наша Газета» 20 июня 1917 г.]. Мы спрашивали представителей 3 волостей, в числе 30 человек. Во-первых, среди киргиз — полный голод: хлеба у них самих нет, а крестьяне его им не дают. Во-вторых, русские крестьяне и отпускные солдаты беспощадно грабят и убивают киргиз. Если бы не российские солдаты, которые здесь стоят на охране, от киргиз осталось бы одно воспоминание. В третьих, часто киргиз насильно уводят в работники и заставляют работать бесплатно» [«Наша Газета» 2 июля 1917 г.]. Семиреченский кулак, с первых же дней революции оценил развал царской государственности с точки зрения возможности разнуздания всех своих звериных, рабовладельческих и разбойничьих инстинктов, которые в нем усиленно укреплялись и развивались царским правительством. И он сразу же воспользовался удобным поводом для того, чтобы повторить 1916 год. С начала революции кулачье стало забирать землю, домашний скарб и даже жен и детей у киргиз, творя над ними чудовищные зверства и жестокости. Роковую роль в этом отношении сыграли слухи о том, что дунгане, бежавшие от погрома в Китай, возвращаются [- 58 -] в Семиречье. Посланный в Семиречье комиссар временного правительства Шкапский фактически взял на себя руководство этим массовым живодерством цинично заявив киргизам, что «ни о каком примирении речи быть не может и киргизы должны быть выселены [«Наша Газета» 21 июля 1917 г.]». По поводу семиреченских зверств мусульманскими прогрессистами-демократами (Незамеддин Ходжаев и др.) 18 августа в Ташкенте была устроена демонстрация протеста. Киргизская интеллигенция несколько раз пыталась провести объединение краевого Совета киргизских депутатов с краевым Советом крестьянских депутатов, чтобы путем «примирения» верхов достичь прекращения зверств на местах. К семиреченским убийцам в слащаво-благожелательном тоне обращалась эс-серовская «бабушка» Брешко-Брешковская с призывом «дети мои (!), семиреченские крестьяне!» Могло ли все это спасти несчастных мучеников российского империализма?! Керенский, во время приема делегации узбеков в Петербурге, просивших его об отмене запрещения земельных сделок в Туркестане на старый монархический манер и в истинно-монархических выражениях, заявил о своей верности старой политике: «Верю в вашу преданность нашей (!) родине и не верю слухам, что в Туркестане готовятся волнения против России, но предупреждаю, если бы таковые где-нибудь произошли, будут приняты самые суровые меры» [«Аудиенция» происходила 24 августа 1917 г.] Шкапские и Ко делали то, о чем говорил российский Бонапарт из либеральных адвокатов. Между тем в Ташкенте, в новом городе, назревали новые события. 12 сентября в 4 часа дня в Александровском парке в Ташкенте собрался грандиозный митинг железнодорожных рабочих и солдат, который вынес следующую резолюцию: «Обсудив вопрос о создавшемся в Ташкенте остром продовольственном кризисе и рассматривая его в общероссийском размере, вся российская революционная демократия, в лице 1 и 2 Сибирского полков,мелких команд, рабочих Ташкентской и Средне-Азиатской железных дорог и представителей революционной демократии, собравшихся 12 чентября на митинге в Александровском парке, считает необходимым заявить, что из создавшегося положения она видит выход: 1) В немедленной реквизиции всех находящихся у капиталистов предметов и продуктов первой необходимости, что может исполнить только местная власть, опирающаяся исключительно на Советы рабоч., солд. и крест. депутатов. 2) В осуществлении полного рабочего контроля над производством и распределением продуктов. 3) В национализации банков и предприятий, имеющих государственное значение. [- 59 -] 4) В правильном обмене продуктов между деревней и городом с тем, чтобы крестьяне могли получать мануфактуру, городские продукты и сельско-хоз. орудия, а городское население — хлеб. 5) В немедленном переходе всех земель без выкупа в руки трудового крестьянства. 6) В издании закона, запрещающего закрытие фабрик и заводов без разоешения Совета рабочих депутатов, профессион. союзов и фабрично-заводских комитетов. 7) В немедленном издании закона о страховании безработных за счет предпринимателей. 8) Все изложеное может быть осуществлено только при условии немедленной передачи всей полноты власти в руки Советов рабочих, солд. и крест. депутатов. 9) Немедленное образование революционного комитета в Ташкенте из представителей всех органов революционной демократии, который с завтрашнего же дня взял бы всю полноту, произвел бы немедленный учет всех продуктов и взял бы на себя их распределение. Собрание протестует против действий краевого Совета, который не стоит на защите рабочих и солдат и ведет политику соглашательства с буржуазными партиями и немедленно требует переизбрания, для чего должен быть немедленно созван краевой съезд.» [«Наша Газета», орган ташкентмкого Совета, 14 сентября 1917 г.] Если вспомнить, что первый съезд большевиков в Туркестане происходил чуть не год спустя, в июне 1918 года, то нужно будет признать, что большевизм появился здесь стихийным путем раньше самих большевиков. «Гвоздь» резолюции 12 сентября был в «учете и распределении продуктов». Очень показательно, что в резолюции не было ни слова о временном правительстве, ни слова о войне. 14 сентября председателем Комитета временного правительства, с.-д., бывшим вице-губернатором Наливкиным, была отправлена в Петербург телеграмма с тенденциозным освещением происшедшего, ссылками на избиение командующего войсками Черкеса и других белогвардейцев, к слову сказать, пытавшихся арестовать новый Ревком, избранный ташкентским Советом, и просьбой о назначении нового командующего войсками из Петербурга. 16 сентября белогвардейцами была повторная попытка «восстановить порядок». «Писаря разных штабов и управлений оказались вдруг вооруженными вместо перьев ружьями и собрались у помещения воинского начальника, юнкера школы прапорщиков, сняв охрану артиллерийского склада, взломали сараи, где хранилось оружие и патроны, и вооружились» [«Наша Газета» 19 сентября]. Но во-время встала под ружбе и другая сторона. «Стараниями представителей революционной демократии кровопролитие было избегнуто». Краевой совет сбежал от рабочих [- 60 -] и солдат в Скобелев и там развил кипучую провокационную деятельность, после того, как ему не удалось в Ташкенте с помощью Черкеса посадить под замок Ревком. Уже 16 сентября Керенский телеграфировал из Петербурга: «Преступная попытка ташкентского Совета расшатать на далекой окраине власть республиканского (!) правительства является явно контр-революционной (!!)… Высылаются войска и пулеметы» [Телеграмма П. Т. А. от 16 сентября из Петербурга]. Либердановский Ц.И.К. Советов подкрепил эту бонопартовскую угрозу плаксивым заявлением с своей стороны о том, что «всякие насильственные и незакономерные выступления против органов революционной демократии и лиц командного состава, в особенности (!) против набранных Советами и утвержденных временным правительством без различия лозунгов (?!!), под коими такие выступления происходят, разрушают необходимую революционную дициплину, разрывают едино-революционный (!) фронт» [«Наша Газета» 20 сент.] У Ревкома и Совета совсем не было необходимой решительности и уверенности. Захват власти и назначение своего командующего войсками поручика Перфильева (при комиссаре с.-д. «интернационалисте» Вайнштейне) как-будто произошли по недоразумению. Со стороны соглашателей это был бунт на коленях. Помимо своей воли часть их была «увлечена стихией». 19 сентября «Центральным Комитетом Совдеп.», членом Ц.И.К. Советов «солдатских депутатов» Першиным, Центральным Бюро профсоюзов Ташкента и комитетами с.-р. и с.-д., «Бунда», латышской с.-д. партии была послана телеграмма с несмелым требованием «немедленного задержания карательной экспедиции, ограждения (?) от посягательства Совета солдатских и рабочих депутатов и поддерживающих его граждан, рабочих и воинских частей, прибытие представителей революционнной демократии и учреждения следственной комиссии» [«Наша Газета» 20 сент.] Люди захватили власть, а потом стали просить.. «следственной комиссии» по поводу захвата ими власти! Одно из анекдотических происшествий эпохи керенщины! Было уже поздно: генерал Коровиченко с броневиками ехал. Рабочие и солдаты были фактически брошены на произвол судьбы «революционными» обывателями. 29 сентября в газетах уже появилось объявление «генерального [От с???? генерал!] комиссара и командующего войсками Туркестанского военного округа генерала Коровиченко о свирепой расправе с «мятежниками». Контр-революционный юнкерско-чиновничий сброд Ташкента мог приветствовать пришествие твердой власти в виде генеральских броневиков. Тем не менее, Коровиченко пустил в ход свои броневики не сразу, [- 61 -] а лишь только через месяц после их прибытия. Пока он пользовался ими только, как «моральной силой». Черносотенно-чиновничий «Туркестанский Курьер», вылупившийся из генерал-губернаторских «Туркестанских Ведомостей», очень хорошо определил ту роль, которая возлагалась российской буржуазией на «революционную демократию», на соглашателей в Туркестане: «На Советы солд., раб. и кр. деп., — писал он за неделю до сентябрьских событий, — выпадает та роль, которая при прежнем режиме лежала на русских пушках. Формально революционный рабочий, солдат и крестьянин заменяет прежнего русского «сарбаза» (царского солдата)» [«Турк. Курьер», 5 сент. 1917 г.]. Советы должны были поддержать тот «авторитет» — в материальном смысле слова «авторитет»! — русской колониальной администрации, который раньше держался палочной дисциплиной в русской оккупационной армии в Туркестане. Им «надлежало» поддерживать «гражданский мир» в среде русского пришлого населения для сохранения русского колониального господства в Туркестане. Старые методы воздействия на русскую рабочую и солдатскую массу были уже непригодны. Нужно было говорить «революционные» речи в пользу империалистического наступления чтобы держать солдат в повиновении офицерам, прославлять «демократию», чтобы не было «самочинного» вмешательства в действия властей предержащих; назначать политических покойников с революционным прошлым чтобы был порядок [Шлиссельбуржец Иванов, член фракции с.-д. II Думы Наливкин и т.д.], и т.д., и т.п. Однако это оказалось невозможным. В бывшей царской колонии разложение устоев буржуазно-помещичьего, полицейского режима пошло даже гораздо быстрее, чем в метрополии. Прежде всего личный состав колониальной бюрократии, сколоченной из отбросов чиновничьего мира, оказался малопригодным для того, чтобы соглашательские присяжно-поверенные могли с ними заключить «коалицию». Этим и объясняются постоянные столкновения покорно-соглашательских Советов с военным и гражданским начальством. Во-вторых, «сдерживающих центров», в виде буржуазных и мелко-буржуазных организаций, здесь было несравненно меньше, чем в России. Наконец, «последнее по счету, но не по значению» — для содатских и рабочих масс здесь не было реального, практического смысла в сохранении внутреннего, гражданского мира и «национального единения» во имя спасения русского колониального господства. «Самодемобилизующийся солдат или впоследствии «красногвардеец» самочинным путем здесь мог захватить больше жизненных благ у местного населения, чем могла ему обеспечить колониальная администрация, пытавшаяся все же «не терять контакта» с имущими верхами мусульманства, с улемой и баями. О русском [- 62 -] переселенце не приходится даже говорить: начиная с февральской революции, он стал хозяйничать в кишлаках и аулах как в своем собственном кармане. Если где и можно говорить о «солдатско-потребительском коммунизме», так это именно здесь, в царской колонии. Чем больше рос продовольственный кризис в новых городах, вызванный особыми условиями снабжения Туркестана хлебом (из России), чем больше росло революционное недовольство рабочих и солдатских масс, тем больше этот стихийный «чернопередельский», «солдатско-потребительский коммунизм» вступал в свои права. Русское национально-привилегированное меньшинство десятками лет здесь воспитывалось в сознании своего национального превосходства, в обстановке колониального грабежа и разбоя. Убеждение, что у «туземца» можно брать силой все, что потребуется, здесь получило прочность «обычно-правового» предрассудка. Все знали, как в конце прошлого века, после восстания в Андижане, непокорные кишлаки были снесены и на их месте оказались пашни русских переселенцев. У всех на памяти был 1916 год. Ни для кого не было тайной переселенческая политика русского правительства. Неизбежно было, что русская революция в Туркестане сразу приобрела этот роковой колонизаторский уклон. Немногочисленный русский рабочий класс Туркестана, самзанимавший привилегированное положение в производстве, без вождей, без программы, без партии, без революционной традиции, не мог противостоять этому напору националистической, хищнической, мелко-буржуазной стихии. Не мог противопоставить своей железной революционной воли аппетитам «самодемобилизующегося» солдата старой армии, русского переселенца и мелкого чиновника, обывателя нового города. Он сам плыл по течению событий в искренних поисках «лучшего будущего».. |
опубл.2020-07-04
