tatar.uz folk history

— Родился я 29 декабря 1934 года в Самарканде. Я правнук Марджани по материнской линии и, конечно, многое в моей жизни было определено (или даже предопределено!) родством с этим великим человеком. Поэтому давайте начнём не с меня, а с родовой линии – чтобы всё было ясно. В частности, почему я появился на свет в Узбекистане.Сын Шигабутдина Марджани Бурханутдин-Мухамед начальное образование получил в медресе своего отца, затем обучался в Истамбуле. После завершения учёбы вернулся в Казань и всю жизнь проработал в медресе отца, обучая шакирдов. К своему счастью, он не дожил до октябрьского переворота 1917 года.

Нелёгким, тернистым был жизненный путь у младшей дочери Бурханутдина Разии (это моя мама), её сыновей Мурата, Искандера (мои старшие братья) и у меня самого. Мама родилась в 1905 году в Казани, училась в гимназии и параллельно в музыкальной школе у Султана Габаши. Вышла замуж за двоюродного брата писателя Фатиха Амирхана — Гумара Назиповича Амирханова. Родила четверых сыновей, один из которых умер в младенчестве.

Жила Разия в доме на улице Захарьевской, ныне это улица Каюма Насыри. Дом принадлежал нашему дедушке Бурханутдину, сыну Марджани. В этом же доме родились Мурат, Искандер и Даниял, который умер в возрасте четырёх лет от скарлатины. Не удивляйтесь – я второй с именем Даниял в нашем семействе. После революции дом был конфискован, но затем, «учитывая заслуги Марджани», был возвращён бабушке Махисарвар, жене Бурханутдина, урождённой Ишмуратовой.

Однако негативное отношение властей, чиновников и милиции к домовладельцам вынудили бабушку вскоре продать дом и уехать вместе с младшей дочерью Разией и её семьей в Самарканд, где в то время уже жили старшая дочь Бурханутдина Марьям Агишева и сын Нух Багаутдинов с семьями. Конечно, причина переезда в Среднюю Азию крылась не только в желании избавиться от революционеров типа «шариковых и швондера», неустанно преследовавших домовладельцев.

Папа мой Гумар Амирханов в Гражданскую войну служил в Белой армии у Колчака. Был офицером. Служить пошёл добровольно. При отступлении Колчака заболел тифом, отстал от армии и попал в плен к красноармейцам. Был осуждён, отсидел в тюрьме присуждённый судом срок наказания. Его двоюродный брат, прокурор Татарской советской республики Ибрахим Амирхан буквально перед началом суда сказал ему «скажи, что к белым пошёл по принуждению и тебе будет легче!» — но он смело заявил на суде, что пошёл воевать добровольно! За что и получил свой срок по полной…

Но Советская власть была слишком мстительна, чтобы довольствоваться наказанием, вынесенным судом. Преследования отца как инакомыслящего не прекращались и после его освобождения.

— Тогда, после окончания первого срока, и было решено бежать из Казани?

— Переезжая в Среднюю Азию, родители думали, что «заметут следы» и папу оставят в покое. Наивные люди, они ещё плохо знали способности и возможности НКВД! В 1937 году отца арестовали повторно, и наша жизнь покатилась кувырком. Мама, не имеющая специального образования, осталась с тремя малолетними детьми. Чтобы как-то помочь маме, Нух-абы (брат мамы) взял Искандера к себе. Он работал управляющим Госбанка в районном центре Челек Самаркандской области. А вообще-то живший тогда в Самарканде и друживший с отцом брат маршала Егорова, предупредил маму, что отца должны арестовать – но было уже поздно.

— Трагически сложилась судьба Мурата Гумеровича Амирханова (1925-1979). Родился он в мае 1925 года в Казани. Год проучился в татарской школе, где обучение велось на латинице. Кириллица ещё не была навязана большевиками ни татарам, ни другим тюркским народам. Но в дальнейшем он обучался в русскоязычной школе, увлекался литературой, читал запоем. Дюма, Стивенсон, Марк Твен, Фенимор Купер, Виктор Гюго, Вальтер Скот, Теодор Драйзер и другие классики мировой литературы были им прочитаны ещё в довоенные школьные годы. В отличие от меня и Искандера, он не был комсомольцем — его не приняли в эту компанию как «сына врага народа». Пришёл он из-за этого домой расстроенный, весь в слезах.

В те годы, как я уже говорил, мы жили в Средней Азии. Каждый год осенью школьников, за исключением первоклашек, оторвав от учёбы, посылали в колхозы собирать с полей хлопок. Вместе с учениками ездили и учителя. Мама работала в той же школе, где учился Мурат. Автомобили тогда были редкостью, поэтому учеников вывозили в колхоз на арбах. При возвращении домой арб обычно не хватало, поэтому на них сажали девочек и учителей, а мальчишки шли пешком. Иногда незаметно для кучера (арбакеша) они цеплялись за арбу и проезжали в висячем положении некоторое расстояние, пока не замечал кучер. Делали они это не столько из-за усталости, сколько из шалости. Кучер же, увидев висящих сзади или сидящих на арбе ребят, наотмашь бил плёткой, но мальчишки, в большинстве случаев, успевали спрыгнуть с арбы и увернуться. Однажды Мурат не успел спрыгнуть, и плётка полоснула его так, что на лице тут же образовался кровавый след, пересекающий глаз. Мама, увидев его лицо, сильно расстроилась и стала бранить кучера, сказав под конец, что он ударил сына секретаря райкома, и как только мы приедем, она его сразу сдаст в милицию. Мурат, конечно, не был сыном секретаря райкома, мама просто хотела напугать кучера. А тот, долго не думая, остановил лошадь, слез с арбы, бросил вожжи и ушёл. Все растерялись, не зная, что делать дальше, время шло к ночи. Вдруг Мурат с виноватой улыбкой взобрался на место кучера, взял в руки вожжи и благополучно довёз всех до места, хотя до этого никогда не ездил на лошади и тем более не управлял лошадью, запряжённой в арбу.
..

Мама ежедневно носила папе передачи, уходила утром, возвращалась вечером, целый день простаивала в очереди у тюремных ворот. Вскоре последовал обыск у нас на квартире. Не найдя ничего компрометирующего, забрали папину одежду и ещё какие-то вещи. Как компромат хотели забрать письма, написанные маме… из Германии — женой Шафи Алмазова из Берлина (она была подругой мамы). Но, указав на дату письма, мама доказала следователю, что это письмо было получено ею до замужества и к папе не имеет никакого отношения. К счастью, следователь знал арабский алфавит, и сам прочитал письмо.

Примерно через месяц-полтора после ареста, при очередном посещении тюрьмы, у мамы не приняли передачу отцу, цинично заявив при этом, что «теперь он ни в чём не нуждается!» Мама разыскала следователя, который приходил к нам с обыском и он сказал, что папу отправили в места заключения, а маме не стоит больше ходить сюда и хлопотать, дав понять, что её дети могут остаться не только без отца, но и… без матери! По рассказам мамы, это был интеллигентный и достаточно образованный человек, но, к сожалению, и его самого вскоре арестовали.

Постепенно пришло прозрение, мама перестала обивать пороги органов НКВД. Все вопросы «Как? Почему? За что?» и другие были спрятаны глубоко в душе. На вопрос «где твой отец»? мы отвечали «умер», наивно пытаясь скрыть его арест. Хотя все, кому надо было знать, знали об этом и клеймо «детей врага народа» на нас уже лежало…

— А Вы помните арест отца?

— Да, хотя мне было тогда всего лишь 3 года. И вёл я себя соответственно возрасту. Когда в доме проводили обыск, мама уложила меня на сундук – в надежде, что чекисты не станут будить спящего ребёнка и сундук не будут обыскивать. Увы! Сундук открыли, взяли папину каракулевую шапку, драповое пальто и ещё что-то из одежды (этот эпизод мне рассказала мама).

Что я смог запомнить о папе? Очень мало. Вот он нам, троим сыновьям, подарил каждому по спичке с яркой красной головкой… вот спас меня от узбекской собаки, которая, встав на лапы, страшно лаяла на меня из-за дувала – а папа взял да заложил кирпичом проём, через который она высовывалась – и я был в восторге… однажды проснулся утром, а рядом мамы нет и я заплакал, папа ласково взял меня за руку и мы пошли по улице встречать маму…

После его ареста, все, в том числе и братья, плакали — а мне вдруг стало смешно! Мурат видя, что я смеюсь, говорил мне в слезах: «Дод (так они меня звали в детстве, в честь Дэвида Копперфильда), слушай, Дод! Папу в тюрьму забрали, как мы жить-то будем!»

Помню, как каждый день мама носила ему передачи, и отец присылал коротенькие письма «спасибо!» — а потом вдруг и не надо было никаких передач… Значит, всё – конец. Мама вернулась в слезах и сказала, что передачу не приняли. В одночасье мы стали изгоями – «детьми врага народа». Тогда часто заставляли писать автобиографии – и мы постоянно писал про отца, что «он умер», дабы скрыть, что он был арестован.
..

— Как же матери удалось вырастить вас и поставить на ноги?

— У мамы не было специального образования: до революции она училась в гимназии, а после революции в обычной школе. Будучи сильной, мужественной, самоотверженной женщиной, она нашла в себе силы после ареста папы поступить сначала в Самаркандский государственный учительский институт, закончить его, а затем в Узбекский госуниверситет университет и получить квалификацию филолога по специальности русский язык и литература. Естественно, обучение было заочное, ведь кроме учёбы нужно было кормить и одевать троих детей и бабушку – няню, прожившую с нами всю жизнь.

..

— Вслед за Самаркандом был Челек?

— Да, вскоре и мы переехали в Челек, видимо, по совету Нух-абы. Несмотря на материальные трудности, мама забрала Искандера к себе. К тому времени она успела окончить Учительский институт и стала преподавателем русского языка и литературы в русской школе. Не успели опомниться от потрясений 1937 года и встать на ноги, как грянула война.

..

Жить в городе было трудно, и мы вскоре переехали, как я говорил, в районный центр Челек.

Через два года умерла бабушка – няня. Узнав о её смерти, я долго плакал, и мама никак не могла меня успокоить.

Затем переезд в другой районный центр Ургут (примерно в 40 км от Самарканда), первый класс, ..

Я, Энесса Сабировна Кашаева, родилась 16 мая 1936 г. в г. Самарканде. Когда мне исполнилось шесть лет, мы переехали в г. Ташкент. В этом городе прошла вся моя жизнь. Мне 16 мая исполняется 80 лет! Я прожила интересную жизнь, и мне хотелось бы рассказать об этом. Поэтому написала эту повесть, поимённо вспоминая моих родных, подруг, соседей и сослуживцев, которые повстречались на моем жизненном пути.

Интересно бывает именно написать о том, что было в жизни хорошее и плохое, которое по истечении времени по-другому значатся; и почему так сложилось, как есть. Знаю, что правду пишу и имена значу, то есть, называя всех по именам, и ныне живущих, и ранее.

«Наш жизненный опыт приобретает смысл, когда с ним поделишься с другими.»

I. Беда одна не приходит
«Как в страшный год, возвышены бедою, ты — маленькой была, я — молодою.»
М.И. Цветаева.

В Узбекистане недалеко от старинного города Самарканда в Катта- Курганском районе есть местечко Митань. Сюда в 1939 г. направили работать заведующей сельской аптекой мою маму — Сафарову Марьям Валиевну, которая окончив Ферганский медицинский техникум, отделение фармакология, стажировалась в г. Самарканде, где и познакомилась с моим отцом — Кабировым Сабир Кабировичем. Мой папа работал преподавателем физики и математики в Самаркандском государственном университете и был старше мамы на шесть лет.

Я хорошо помню своё детство, когда мы жили в Митане. Здесь прошли мои ранние детские годы, и с Митанью связаны мои первые впечатлительные воспоминания нашей жизни в те годы.

Мы жили при аптеке, которая помещалась в одноэтажном здании европейского типа. Наши две комнаты отделял большой коридор с выходом во двор, а прямо против нашей двери была двустворчатая дверь в аптеку. Точнее, сначала там слева была материальная, а справа сама аптека с наличником, вертушкой и калиткой в небольшой зал для посетителей.

В нашей большой комнате, где слева было напольное трюмо, а справа стоял большой старинный буфет — хозяйство моей бабушки Обиджаным, — у которой я была любимицей. Мой братик Алик был на два года младше.

Папа работал учителем математики и физики в старших классах школы-семилетки, и по совместительству он еще имел преподавательские часы в своем университете в г. Самарканде, а также ездил по районам методистом с проверками; у нас сохранилась его записная книжка с замечаниями о проведённых уроках.

Получив эту ведомственную квартиру, семья наша стала жить лучше в материальном отношении. Мама смогла шить себе платья у портнихи, у нас была хорошая знакомая врач Еникеева Ханифа Суфиевна, которая нас всех лечила. Моя бабушка время от времени её вызывала, будто бы заболев, а потом после посещения и чаепития с врачом, она без всякого лечения выздоравливала. Они просто были дружны, и Обиджаным любила с ней поговорить.

Вспоминая эти счастливые годы, мама говорила: «Ни Бог весть сколько зарабатывали, но на жизнь хватало». И мы прекрасно жили-поживали. К нам в гости приезжали наши родственники не только из Самарканда, но и из Ташкента, из Рязани; приезжала наша тётя Валя из Рязани с маленькой Нелей и с дядей Кудрат-обы, папин младший братишка. Обиджаным угощала всех вкусными обедами. Особенно им понравился узбекский суп «Маш-хурда». Это — мясо баранина, маш, рис, фасоль, морковь, зелень — всё вместе варится, фасоль заранее замачивается, очень вкусно!

Однажды к нам приехала погостить моя вторая бабушка Онькай из Ташкента — мамина мама Было очень весело. Всегда весело, когда дома гости.

Папа купил себе охотничье ружьё и ездил на охоту. В верховьях Сыр-Дарьи гнездилось много разнообразных птиц, в том числе утки, куропатки, фазаны. Дикие заросли и нехоженные места простирались на многие километры степи, где часто попадались и лисы, и волки: степная рыжая лисица-корсак, средне-азиатский волк-шакал, волк меньших размеров. Природа этих мест была почти не тронута человеком в те далёкие довоенные годы.

У нас была хорошая немецкая овчарка Треф, которая жила во дворе, у неё была большая конура, и собака днем была на цепи, а ночью она сторожила аптеку. Как только папа начинал собираться на охоту, доставал свой холщовый рюкзак и кирзовые сапоги, Треф, почуяв свободу, так визжал и прыгал, что его приходилось спускать с цепи.

Мы с Аликом играли и дома, и во дворе, а как подросли, — на улице. Слева от аптеки была небольшая типография, и мы иногда находили возле неё сломанные шрифты. Перед аптекой и типографией была большая пыльная площадь, а дальше шла сельская дорога на базар, а если перейти эту дорогу и немного пройти дальше вперёд, там была речка Соганак, где росли камыши и кустарники густые. Там очень хорошо, кругом трава и очень приятно пахнут эти кустики с соцветием метёлка с бледно-сиреневыми цветочками, очень душистые. Мы любили бегать туда, где текла речка Соганак.

Однажды по этой сельской дороге в сторону базара шла толпа плохо одетых женщин, а сзади на лошади ехал военный. Людей было много, они шли вместе. Мы, дети, увидев их, все побежали смотреть. Стояли и смотрели, пока они шли мимо. Я их хорошо запомнила по их большим черным глазам и длинным лохматым одеждам.

..

У папы болезнь лёгких обострилась, он заболел туберкулёзом лёгких. Его не могли вылечить. Туберкулёз был неизлечим, пастеровских антибиотиков здесь не было, не помогло и курортное лечение в санатории «Узбекистан» на Черноморском побережье в г. Ялта в Крыму.

Осенью у папы началась открытая форма — каверны, — заразная. Нас, детей, поместили в коридор, и мы с Аликом спали в одной кроватке за печкой, на которой стоял дистиллятор.
Папа сильно похудел, был белый как простыня, и душераздирающе кашлял, и очень мучился. Он не мог дышать, ему не хватало воздуха, поэтому часто открывали окна, хотя была зима. Папа полулежал на огромной подушке. 3 марта 1943 г. папа умер. Я хорошо помню, как мама вышла на улицу заплаканная, а мы весело игрались, и, позвав меня, сказала: «Инночка, папа умер» [АК: думаю, она сказала «улиб китты», а девочка поняла только «китты»]. А я спросила: «А он к нам придёт?» — и убежала.

..