tatar.uz folk history

Переехали мы в Чиракчи перед началом учебного года, так как Марьям, Аману и Лявману, предстояло начинать учебный год на новом месте с 1 сентября.
За неимением другого, нам предоставили однокомнатное жилье на 7 человек, считая Юнира, правда, справа от входа в квартиру был вход в просторный сарай, в котором отец поставил две кровати – для себя и для Юнира – и спал там в теплое время года.
Квартира площадью 5 на 5 метров, с глиняным полом, потолок (высокий) обитый фанерными листами, с печкой для отопления – и все. До нашего переезда, отец смастерил нары вдоль стены, разделив занавеской на женскую и мужскую половинку.
Изготовил из подручных материалов обеденный стол с табуретками, в углу установили старинный сундук, где мать хранила (простыни, наволочки с фамильными вензелями) и другие «ценности», хранимые под замком. На сундуке стояла ручная швейная машинка «Зингер» и патефон с пластинками, вот, пожалуй, все богатство, которое имелось в нашей семье.

Маслопром находился во внутреннем дворе бывшего правителя бекства, об этом свидетельствовал обширный двор резиденции бека, обнесенный глиняным дувалом. Он находился в центре района, у дороги, ведущей от крытого базара в сторону других кишлаков, расположенных ниже по течению реки Кашкадарья.
Посреди наружного двора сохранился пустой колодец, приспособленный для мусора, почти заполненный, с правой стороны от дороги, за размытым дождями дувалом, сохранился небольшой холм, напоминавший курган из глины. На этом месте когда-то стояло какое-то здание. Во внутреннем дворе площадью 20 на 20 метров с четырех сторон размещались старые жилые и подсобные помещения; в одном из них был цех маслопрома с огромными чанами, деревянными бочками и двумя большими чугунными котлами, с топками под днищами котлов и рабочим столом директора, прямо у входа в цех земляной пол цеха на метр ниже двора, чтоб сохранить прохладу в помещении цеха.
Слева от входа в цех под айваном размещалась обширная конюшня на 6 лошадей (в наличии 4 лошади, две для тяги и две ездовые) и место для телеги, под одной крышей с конюшней через стенку разместился наш сарай.

Напротив цеха, через двор, двухквартирный высокопотолочный дом (видимо резиденция бека), в одной из комнат с выходом во двор и жила наша семья, а в другой, семья работника райпотребсоюза.

С правой стороны со входом во двор, без ворот, было длинное здание под одной крышей, где проживали еще три семьи; в том числе, семья участкового милиционера лейтенанта Кенжаева (он часто давал мне в руки свой незаряженный револьвер и учил меня целиться в мишень), он ежедневно обходил близлежащие кишлаки, расположенные за рекой Кашкадарья.

За двором маслопрома располагалось длинное одноэтажное здание райкома партии и районного исполнительного комитета с обширной огороженной территорией садового парка.

Наша улица Узбекистанская начиналась от ворот колхозного базара и тянулась до узбекской средней школы. Неподалеку от школы, на этой же улице, в отдельном дворе жили руководители района.

В конце улицы была грунтовая дорога в польский палаточный лагерь с траншеями, а мимо этого лагеря шла дорога в Чиракчинский детский дом.

Часть Войска Польского, расквартированная в Чиракчинском районе, закрепилась основательно, на многие годы, из привозного жжённого кирпича построили несколько зданий казарм, коттеджи для командного состава, хлебозавод и другое, в том числе свою типографию и польское кладбище.
Поляки жили тихо-мирно, не мешая местному населению, правда жили они лучше нас: мы хлеб получали по карточкам, а у них свой сытный паек, несмотря на это, местное население относилось к ним как к гостям – доброжелательно и терпеливо.
Командование части, запрещало рядовым польским солдатам появляться в поселке, самим же офицерам волей-не-волей приходилось пересекать центральную часть района, так как коттеджи, где жили офицеры со своими семьями, были расположены в противоположном конце районного центра.
При встрече с местным населением, а также при встрече со школьниками, офицеры Войска Польского отдавали честь, поднося ладонь к виску, этим подчеркивая, что они живут тут подневольно.

Мой отец, приехав в Чиракчи и приступив к своим обязанностям, был доволен своим назначением. Но через некоторое время у него начались нелады с руководителями районных структур, так как он категорически отказывался им выдавать принадлежащие государству маслопродукты.
Ранее, пользуясь своей властью они бесплатно пользовались продукцией маслопрома, вследствие чего бывшие директора из-за растрат часто менялись. Чтобы искоренить повторяющиеся из года в год злоупотребления в районных маслопромах, руководство областного потребительского союза приняло решение впредь назначать директоров районных маслопромов, Каршинскому областному комитету. Одним из первых таких директоров был мой отец. Выполняя честно свою работу, он нажил себе врагов в лице «нужных» людей из числа властных структур и «чужаку» в районе «все двери были закрыты», в решении личных вопросов, а именно, жилищного вопроса.

Одиннадцатого февраля 1941 года у 34 летней мамы и 56 летнего отца на свет появились двойняшки Рашид и Рафик, с этого дня в нашей семье стало 8 человек, все мы ютились в одной комнате в 25 квадратных метров.

Не знаю, то ли война, то ли еще какая причина помешала улучшить наши жилищные условия, но точно знаю, что деньги от продажи дома в Яккабоге и пенсионную книжку по инвалидности, отец сдал в государственный Чиракчинский банк, пожертвовав на военные нужды.
На все причитания матери об улучшении жилищных условий отец отвечал:
– Всем в данное время тяжело, надо перетерпеть, вот закончится война, я тебе такой дом отстрою – закачаешься!

Не сбылась его мечта и наши надежды, отец незадолго до окончания войны от тяжелой болезни умер, оставив семью без средств к существованию, чем обрек многодетную семью на долгие годы нищенства, благо хоть из квартиры нас не выдворили.

В 1941 году также был призван на войну, муж моей старшей сестры Хаввы, учитель физики и математики из предгорного кишлака Хазара Рисмагамбетов Избасар, он всю войну сражался в составе танкового экипажа и возвратился домой живым и невредимым, имея заслуженные военные награды.

В 1942 году был призван на фронт и бессменный помощник отца Юнир, который пропал без вести, вместо него отец принял на работу заготовителем молодого парня Тураева из кишлака Калкам.

В 1943 году моя сестра Марьям закончила среднюю школу и с десятиклассным образованием поступила на работу в маслопром приемщицей, стала помощницей отца (а после смерти отца уехала жить к старшей сестре).

Кроме основной работы, отец сделал деревянные бочки и сам отвозил на железнодорожную станцию Яккабог готовую продукцию, сдавая для последующей отправки на склад. Между отправкой маслопродуктов объезжал на лошади колхозы, не выполняющие план сдачи стратегического сырья для нужд фронта, в приемных пунктах колхозов устраивал разносы. К вечеру возвращался домой с крупными продолговатыми арбузами, или с уловом рыбы (маринки, усачи, выловленные из мордушек, которые он устанавливал в скрытых от чужих глаз, заводях реки Кашкадарья).

Иногда к нам в гости приезжал дядя Исхак из Карши (он в тот период работал уже в областном финансовом отделе), переночевав, на другой день спозаранку уходил пешком на вокзал, чтобы вовремя успеть на отходящий поезд.

Друзей в Чиракчи у отца не было, то ли в связи с его работой, то ли в связи с возрастом, не смотря на то, что в районе было много татарских семей из Поволжья таких, как Амировы, Акчурины, Азизовы, Абдулины, Абдуразаковы, Аллояровы, Алмакаевы, Бакировы, Бибарсовы, Муратовы, Надыршины, Хаметовы, Шигаевы, Шаркаевы, Ягудины и др.
Были семьи и русских, мордвы, поляков, чувашей, евреев, про узбекские семьи не упоминаю, так как они на своей земле, многие узбекские дети учились в русской школе, мы с ними дружили и до сих пор при встрече обнимаемся как родные.

В 1944 году у отца появился новый друг – военный комендант Яккабога, залечивающий свои раны полковник, Герой Советского Союза, он часто приезжал к отцу, и они, беседуя, выпивали (мама их называла собутыльниками), закусывая салом, которое отец доставал из-под не прибитой фанеры потолка, за которой он его прятал от матери (отец только мне показывал свое секретное место, так как был его любимчиком, и только мне разрешал сидеть со старшими).

В 1945 году здоровье отца сильно ухудшилось, он уже не в состоянии был работать, опухли обе ноги, и он еле ходил, однажды, вернувшись из бани (от соседей, через улицу), он прилег на нары в комнате – и попросил – как всегда меня – сделать массаж на спине, я стал ногами, держась руками за стенку, массажировать, дома почему-то никого не было, а тут вошла в комнату соседка, красивая татарка-пропойца, все в районе знали, что она из-за пристрастия к алкоголю мужа-казаха, работавшего заведующим складом в райпотребсоюзе довела до тюрьмы за растрату, она работала там же бухгалтером, и сказала отцу то, что скрывали от него:
– Ты лежишь тут, а там судят вместо тебя твою дочь, меня все время ругал, что я все пропиваю, а сам оказался растратчиком!
После такого монолога отец что-то крикнул в ответ, соседка вылетела из комнаты, а я продолжал медленно массажировать.
Когда вошла мама и другие, она приказала мне слезть со спины отца, я был в растерянности, не понимал еще, что случилось. Тогда кто-то произнес: Умер бедняга! Я понял, что случилось что-то непоправимое, нас, детей, няня вывела из комнаты.

В тот день меня и двоих моих младших братьев наша няня Мамлякат опа с дочерью Мухаббат, которой было около 14 лет, отвели к себе домой.

Мамлякат опа была с широким лицом, всегда доброй улыбкой, прекрасной души человек, она каждый день приходила к нам с дочерью, только Мухаббат приходила после уроков из школы, школа находилась по пути из кишлака к нашему дому. Кишлак Паканди располагался в 4 километрах.
Мамлякат опа была из бедной семьи, одна воспитывала дочь, и наша семья всячески помогала им во всем, они были членами нашей семьи. Позже, уже взрослой, Мухаббат работала библиотекарем в районной библиотеке.

На другой день, перед похоронами отца, нас, детей, привели из кишлака, мне было тогда чуть больше 8 лет, а братьям моим, Рашиду и Рафику, исполнилось по 4 годика. Отца похоронили за польским кладбищем, по-мусульмански. Слез у меня не было, только растерянность, до меня не доходило еще, что я навсегда потерял любимого человека, того, кто ласкал и наказывал меня своим ремнем за шалости.
Сестру мою Марьям, на похороны из тюрьмы не отпустили, она сразу же после суда была сопровождена в тюрьму, тюрьма была расположена во дворе районного отдела милиции, в трехстах метрах от нашей квартиры.

———————————-

ГЛАВА 6. ЛЕТОПИСЬ СЕМЬИ ДУЛАТОВЫХ

Сразу же после похорон главы семьи к нам на квартиру явились судебные приставы в сопровождении милиционера и начали на основании решения районного суда конфисковывать, на их взгляд, ценные вещи: швейную машинку «Зингер» импортного производства, патефон с ценными грампластинками на татарском и русском языках, среди них записи знаменитых певцов начала ХХ века, в том числе Федора Шаляпина.
Открыли сундук, перерыли все вещи, на дне нашли завернутый в тряпку именной пистолет системы «Парабеллум» немецкого производства времен Гражданской войны с надписью «Командиру эскадрона А.Ю.Дулатову, за храбрость, 1920 г. командарм С.Буденный». Милиционер, наблюдавший за приставами, сразу же отобрал его у них.
Увели дойную корову, все это происходило под плач и крики матери, которая защищала каждую вещь, глядя на нее, ревели и дети.

Позже мы узнали, что мать по подсказке сведущих людей во время похорон (женщинам по шариату запрещалось участвовать в похоронах) спрятала у соседей более ценные вещи, в том числе религиозные книги на татарском языке, написанные арабскими буквами, Коран и Хадисы, изданные в XIX веке, за каждую книгу, найденную у владельца (запрещенную Советской властью), присуждали год тюремного заключения.

Марьям Дулатову, двадцатилетнюю девушку, после решения суда посадили в тюрьму вместо отца, за, якобы, хищения и недостачу продукции, так как она была помощником директора маслопрома и в период болезни отца исполняла его обязанности, вела документацию, составляла отчеты, выписывала накладные и т.д.

После этих событий Исхак Дулатов, работающий в облфинотделе, командировал в Чиракчи молодую, белокурую, решительную женщину – ревизора, чтобы перепроверить факты растраты продукции в маслопроме, которые обнаружила ревизионная комиссия райисполкома.
Областной ревизор остановилась в гостинице, находящейся рядом с прокуратурой и судом, в ста метрах от районной милиции и тюремного двора.
В течении двух дней ревизор установила, что все дело было сфабриковано местными чиновниками, и добилась через прокуратуру освобождения Марьям и возвращения конфискованного имущества.

Имущество начали возвращать только через месяц после конфискации, сначала привели тощую, больную корову, которая не прожила и двух дней (нашу корову успели продать) и, чтобы за падшую тушу что-то выручить, ее отдали на мыло. Мать договорилась с мыловаром полученный продукт поделить поровну.
Мыло получилось черное, круглыми кусками (весь район знал, что во дворе варится мыло и от заказчиков не было отбоя, потому что в магазинах оно отсутствовало).
На вырученные от реализации мыла деньги, мать купила козу.
Вместо «Зингера» принесли швейную машину «Гостяжмашпром», хорошо хоть в рабочем состоянии.
Вернули также патефон, наш, но вместо двухсот наших грампластинок вернули по количеству столько же, но «Речи Сталина». Когда мать потребовала вернуть наши пластинки, ей начали угрожать, что за нанесение вождю оскорбления ее посадят в тюрьму как антисоветчицу.

После того, как «вернули» нам все по списку, приехал из Карши дядя Исхак, мать подробно рассказала ему о всех безобразиях, творимых местными чиновниками.

По возвращению в Карши Исхак Юсупович, видимо, поднял этот вопрос перед руководством области, так как по истечении некоторого времени в Чиракчи произошла смена руководства – первым секретарем райкома партии был назначен Бердияров (секретари формально избирались на районной партийной конференции).

Позже новый секретарь райкома вызвал к себе в кабинет мою мать, подробно расспросил ее о конфискации и замешанных в этом деле людях, расспросил о составе семьи, о положении семьи в данный момент, после чего, ничего не сказав, отпустил.
Впоследствии непосредственные участники были строго наказаны, а заказчик травли семьи Дулатовых остался в тени, хотя у матери были подозрения, что он работал в райисполкоме и занимал высокий пост. Наказанные чиновники его не выдали.

Однажды мы с матерью пошли за молодыми побегами верблюжьей колючки для нашей козочки, колючки рвали неподалеку от окон зданий райисполкома, на заброшенной полянке, в сторонке от огороженной территории райисполкома, неожиданно к нам подошел старший сержант милиции Гридасов и повел нас вместе с козой в здание милиции, я остался у входа в здание сторожить козу, а мать повели на допрос в дежурку, в дежурке милиционер задал матери первый вопрос:
– Почему без разрешения рвете колючку?
– А у кого я должна спрашивать разрешения, если все в районе знают, что это брошенная территория!
– Вы мешаете работникам райисполкома, они из окна видят Вас и отвлекаются от работы!
В этот момент, когда милиционер кричал на мать, в дежурку вошел начальник районной милиции капитан Назаров, он, узнав причину допроса, обозвал Гридасова тупым болваном, на что Гридасов стал оправдываться:
– Я же не самовольно, нам в дежурку позвонили из райисполкома и сказали, чтобы мы арестовали Дулатову за самовольство.

Когда моя мать пошла в райисполком разбираться, кто же там проявил «бдительность», в холе случайно повстречался ей секретарь райкома Бердияров (холл разделял коридор, ведущий в кабинеты райкома и райисполкома) и воскликнул:
– Вот хорошо, что я Вас встретил, завтра к началу работы зайдите ко мне в кабинет, у нас к Вам есть предложение, – сказал и направился к выходу.
Рукия Каюмовна, как назвал ее секретарь, стояла как вкопанная в пол холла, забыв, зачем пришла, пока не услышала голос:
– Опа, Вам плохо?
Встрепенулась и сказала в ответ:
– Спасибо, нет!
Вышла из здания и поплелась домой, теряясь в догадках.

На другой день в назначенное время Рукия Каюмовна пошла на прием к Бердиярову, все еще теряясь в догадках, возле здания райкома стояла служебная машина. «Значит он у себя», – подумала она, смело вошла в здание и направилась в кабинет секретаря. Он сразу же принял ее, подробно расспросил, чем она раньше занималась, что умеет делать, выслушав ее ответ, секретарь райкома перешел к делу:
– Для того, чтобы поддержать вашу семью и как-то сгладить принесенные вашей семье страдания, мы приняли решение устроить Вас на работу в качестве буфетчицы при райкоме и райисполкоме. Ну как, устроит Вас наше предложение, и не дожидаясь ответа, продолжил: завтра же обратитесь к завхозу, он Ваш непосредственный начальник, он Вам расскажет Ваши обязанности, а сегодня у Вас есть целый день для сбора необходимых справок. Все, идите, а мы еще подумаем, как вашей семье в дальнейшем помочь.
Мать возвратилась домой и все пересказала нашей няне, на что Мамлякат опа промолвила:
– Худо бор экан! Бу одамга, Худоим баракатини берсин! (Есть бог!) (Пусть бог вознаградит этого человека!)

На другой день после встречи с секретарем райкома мать вышла на работу, встретилась с завхозом, он разъяснил ее обязанности: раздача пайков хлеба по предъявленным хлебным карточкам (существовала карточная система до 1947 года включительно), кипячение воды и заварка чая в течение рабочего дня.
Сам буфет представлял собой огороженный деревянными стойками угол холла, где был стол для разделки хлеба и контрольные весы.
Ответственность заключалась в том, чтобы общий вес принятого хлеба совпадал с количеством хлебных пайков и хлебных карточек, но главное, теперь и ей выдавали хлебные карточки.

Понемногу привыкнув к обязанностям буфетчицы и выдержав испытательный срок, зная в лицо всех работников райкома и райисполкома, она справилась с работой.
Ответственные работники, в том числе секретари и председатели, начали оставлять ей свои хлебные пайки, и тут она поняла, что имел ввиду секретарь райкома, когда говорил ей: «… подумаем, как вашей семье в дальнейшем оказать помощь». Строго экономя, мать сушила излишки хлебных пайков и складывала их в большой фанерный ящик, изнутри обложенный фольгой, из-под плиточного китайского чая. Каждый раз, провожая нас в школу, выдавала нам на обед по сухарю.

Вскоре по распоряжению Бердиярова нас, Лявмана, Рашида, Рафика и меня, определили в разные группы Чиракчинского детского дома, расположенного на окраине районного центра.
А в дни летних школьных каникул старшего брата Амана, после окончания восьмого класса, определили в детский дом пионервожатым, с дневным рационном питания.

Весной 1945 года в период победы над фашистскими войсками, воинская часть Войска Польского, дислоцированная на территории Чиракчинского района, в спешном порядке погрузилась на автомашины и отправились на железнодорожную станцию.
В этот день, мы как обычно, собирали хворост для котельной детдомовской кухни (кто не принесет охапку хвороста – того в наказание лишали обеда), а собирали мы хворост около палаточного лагеря, и заметили, как забегали польские солдаты, погружая на автомашины свое имущество, недалеко от них стояли куча пацанов из поселка, дожидаясь отъезда поляков.
Увидев все это, я забросил собранный мной хворост, и побежал домой, где жили мать со старшим братом, чтобы рассказать им новость. Как только я рассказал, Аман бегом бросился к палаточному городку, я за ним.
Когда мы подбежали к городку, солдаты уже уехали, а парни из поселка рыскали по блиндажам, собирая оставленные солдатами вещи, кто сундук пустой волоком тащит, кто кровать-раскладушку, а Аман подобрал два шерстяных почти новых одеяла.

Детдомовские ребята за всем этим наблюдали со стороны, им ничего не нужно было, только мы, братья Дулатовы, были из этого района, нам любая вещь пригодилась бы.
Остальные воспитанники детского дома были из разных детских приемников, пойманные сотрудниками милиции на железнодорожных станциях, на базарах. Откуда они родом? И есть ли у них родители? Никто не знает. Разве, что сами детдомовцы, но они даже близким друзьям не обмолвятся, где и кто их родители. У всех детдомовцев один популярный ответ: На фронте, бьет фашистских гадов!
В тот период эти слова дети произносили с гордостью.

Летом 1945 года организованно, группами, начали возвращаться с фронта оставшиеся в живых солдаты.
Все жители райцентра и ближайших кишлаков с нетерпением ожидали прибытия первых автомашин с демобилизованными. Повсюду были развешены плакаты и лозунги.
В центральном парке под тенью деревьев разостланы десятки цветных ковров, в открытых чайханах на свежем воздухе в тени деревьев установлены покрытые коврами топчаны – супы – в котлах готовится плов из свежей баранины. Музыканты время от времени зурнаями, карнаями, барабанами оглушают округу.
Мы же – пацаны – стояли на дороге со стороны железнодорожной станции, откуда должны были появиться первые автомашины с фронтовиками, и увидев их, бежали, чтобы первыми сообщить ожидающим, набегу выкрикивая: Едут, едут!
А потом, когда машины останавливались напротив парка, толпа встречающих окружала их и внимательно разглядывала лица фронтовиков, выпрыгивающих из кузова автомашины, чтобы увидеть среди них знакомых, близких и родных.
Кто-то от радости плакал, кто-то от горя.

К осени 1945 года здоровым и невредимым возвратился фронтовик Рисмагамбетов Избасар, муж моей старшей сестры.
Сразу после демобилизации мой зять заехал к матери, проживающей в поселке Касталовка Уральской области, затем возвратился в кишлак Хазара Шахрисябзского района Кашкадарьинской области и начал работать учителем истории в местной школе.

В 1947 году отменили хлебные карточки, в связи с чем из-за ненадобности должности буфетчицы Рукия Дулатова лишилась работы, но за период работы в райкоме она завязала знакомства с супругами первого секретаря райкома партии Бердиярова и заместителя председателя райисполкома Утаева.
Они проживали в общем дворе, моя мать, умеющая прекрасно готовить татарские и узбекские национальные блюда, как на работу ходила к ним домой и помогала в домашнем хозяйстве.
Только в 1949 году она официально устроилась на работу санитаркой в районную поликлинику.

Районная поликлиника располагалась на окраине, над обрывом реки Кашкадарья, русло реки, годами размывая берега, отошло на сто с лишним метров, а под обрывом протекал рукотворный арык, называемый местными жителями Дарьинским, в верховье которого была водяная мельница.
Русло реки Кашкадарья ниже уровня районного центра примерно на 30 метров. Каждый год во время весеннего паводка река занимала новые территории, в реке водились сазан, усач, маринка, пузатка (подуст), из мелких рыб плотва, красноперка, пискарь, вьюн, а в тугаях водились кабаны, волки, шакалы, из птиц в большом количестве фазаны и перепелки.
Река Кашкадарья была кормилицей охотников и рыбаков. Рыбаки рыбачили ночью: подпусками, закидушками, или на перекатах – когда несколько человек факелом ослепляли рыбу и руками вылавливали крупных усачей. А днем ловили рыбу самодельными удочками или руками, прижимая рыбу к берегу.
Жители Чиракчи питьевую воду носили на коромысле из реки, несмотря на то, что по центру района тек большой арык, берущий начало в верховье реки. А так как, по берегам арыка расположены жилые дома, базар и другие достопримечательности района, вода арыка считалась не питьевой, хотя каждый год его чистили и углубляли.

В Чиракчи были две средние общеобразовательные школы; в одной преподавание велось на узбекском языке, в другой на русском.
Мы учились в просторной школе №2 имени В. Чкалова, где бессменным руководителем была Наталья Степановна Сорокина, учителя Евдокия Дмитриевна, Лидия Степановна, Рашида Алтынбаева, Муратов А.А., Канцерова Наиля, Музафаровы и другие.
В младших классах, мы учились вместе с Амировым Шавкатом, Акчуриным П., Акчуриным Т., Аллояровым М., Бакировым, Бандуриным Ю., Бибарсовой Р., Волошиным, Мурадовой, Хаметовым М., Ялынским, Яшиным, Канцеровой А.

В 1947 году старший брат Аман, окончил 9 класс, но в связи недокомплектацией учеников в 10 классе не учился, стал учителем младших классов.

В 1949 году после окончания 10 класса Аман на крыше железнодорожного вагона (из-за отсутствия денег на проездной билет) доехал до города Ташкента и поступил учиться в Ташкентский ирригационный институт.

В том же году второго брата Лявмана вместе с другими выпускниками детского дома направили в город Ташкент в распоряжение Министерства Трудовых Резервов, где их определили учиться в двухгодичное ремесленное училище № 11, по профессии «электромонтажник».
После окончания училища Лявмана направили на работу в Казахстан.
..